Павел Гольдштейн.
К оглавлению
МИР СУДИТСЯ ДОБРОМ«Нефеш»
И сказал Господь: увидел Я бедствия народа Моего, и услышал вопль его от притеснителей его, так, что знаю его страдания", ... Когда даже в помыслах он перестал быть собою, когда бдительное око следует за ним, куда бы он ни двинулся, когда самый осторожный шепот подслушивается, когда каждый день и каждую минуту является возможность скатиться к животному, когда некуда деться от стыда и беспомощности, когда готов провалиться сквозь землю от угрызений совести, ибо нет моста с земли на небо, если земля и небо абсолютно различны. Но вот все выше и выше поднимается небо, и невольно проступают чудесные и фантастические ростки. Независимо друг от друга - все они протягиваются в священную страну воспоминаний - к непреходящим первозданным ценностям. И только возвратившись к ним и следуя вперед вместе с ними, обретают они безграничную духовную силу.
Но в ответственный час одного голого "нет" еще мало.
Само отрицание уже предполагает иное. Это иное свое, единое, самоопределительное, внутренно-самотождественное.
- Это Я, Мой отец, Моя мать, Мои братья и Мои сестры. И если не я для себя, кто для меня, и если я только для себя, что Я? И если не теперь, когда же?
Вот он час решения, когда тебе дано решить, кто ты, кто твои предки, какова твоя кровная связь с миром.
В первых четырех стихах V главы книги Левитов повторяется три раза слово "НЕФЕШ". "НЕФЕШ" - значит "душа". Но вокруг души высокий забор - Душа повернута во враждебно-чужую среду. Забор есть забор, и вы же не станете упрекать забор в недостатке чувств; вы только услышите, что "домашние - враги ваши" и у вас не будет никакого желания опровергать подобный абсурд небытия. Первичное грехопадение мысли, влекущее за собою целую вереницу абсурдов - это нечто чудовищно-непреодолимое. И непреодолимость эта так сильна, что даже такие всеобъемлющие умы, как Толстой и Достоевский, не в силах были преодолеть чувственно-ограниченную обусловленность.
Этому даже не удивляешься, ибо какое должно быть бесстрастие и равнодушие, чтобы так, как Толстой, прореагировать на Кишиневский погром.
"Все требуют от меня, - пишет он 27 апреля 1903 года, - чтобы я высказал свое мнение о Кишиневском событии. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тогда как я человек весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с оценкой современных событий: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни. Требовать от меня публичного выражения мнения о современных событиях так же неосновательно, как требовать этого от какою бы то ни было специалиста, пользующегося некоторой известностью".
"Нефеш" - значит душа, но вокруг души высокий забор и поэтому мы должны вспоминать рабби Элиэзера, сына рабби Йосе Галилейского, который говорил, что если ты видишь праведника, отправляющегося в путь, в который и тебе предстоит отправиться, то ускорь свой выход, дабы ты вышел вместе с ним.
"Ибо Ангелам своим заповедает о тебе - охранять тебя на всех путях твоих".
Во всяком случае, если не теперь, когда же?
Ведь сказано же: "Насажду их на земле сей твердо от всего сердца Моего и от всей души Моей. Покуда они на ней, они как бы посажены передо Мной по истине от всего сердца и от всей души. Следовательно, когда их нет на ней, они как бы не посажены передо Мной ни от всего сердца, ни от всей души".
Неизмеримы выси и глубины той книги, которую мы называем Книгой Книг. Это наша мера всего, наш собственный взгляд на все, это наша Любовь.
И вот, наконец, сбылось! - Мы припали к земле и мы взошли на гору.
Навстречу душе высокий свод неба, бесконечный и неисчерпаемый в своей звездности для человека жизни и конечный и исчерпаемый в своей завершенной бесконечности для самого себя.
И как же олицетворяется в этом семья Яакова, о котором сказано, что сильно будет на земле семя его и что обратит Бог сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их.
Сердце пронзило ощущение бытия Божия и целесообразность бытия земного.
Найден пульс, и та связь вещей, о которой думалось и мечталось давно и упорно, предстала в живом ощущении стихийной простоты, в целомудренно-чувственной святости данной людям, как закон свыше.
Легко очернить святость, если она тебе недоступна и ни к чему, очевидно, разъяснять такому человеку, как Архиепископу Иоанну Сан-францисскому, в какой он роли выступает, когда, обращаясь в газете "Русская Мысль" с письмом к христианам и евреям, пишет, что "национал-социалистический расизм, исходивший из культа "священной народности" и "спасительной крови", по глубокому существу своему юдаистичен".
В речи израильского генерального прокурора на процессе Эйхмана сказано:
"Дабы очернить евреев, надо было также порочить их творения. Для этой цели поносили и оскверняли гордость еврейского творчества - БИБЛИЮ". Но наперекор всем наветам, наперекор силам враждебным и чудовищным, наперекор всем неправдам, непоколебимы святые законы еврейской семейной жизни, которые поставил Господь между собою и между сынами Израилевыми, на горе Синае чрез Моше.
Благословенно имя Превечного вовеки, всегда и беспрестанно!