К оглавлению

8

Но все же некоторые вопросы продолжают мучить вас. Например: не окажется ли, что мир, который я себе представляю, обречен на постоянные раздоры? Не является ли моя мечта рецептом непрерывной разрушительной войны между народами, каждый из которых любит “нечто свое” страстной и роковой любовью и ненавидит с той же страстью все остальное? Хочу успокоить вас, дамы и господа, все совершенно не так.

Взгляните: даже если бы адепты “единой вселенной” были способны принести нам мир на земле - а у них на это нет решительно никакого шанса - этот мир бы сопровождался тоталитарным кошмаром и “социальной инженерией”, от которой у Джорджа Орвелла и Олдоса Хаксли волосы встали бы дыбом. Ибо это единственный путь претворить в реальную жизнь бессмертные слова Джона: “Представь себе, что все люди живут всю жизнь в мире…” (прекратите насвистывать!). Если у вас уже не осталось собственной воли, если ваши чувства притупились, если у вас больше нет никаких предпочтений и способность к особым и избирательным отношениям также у вас отнята - вне всякого сомнения, вы лишитесь и способности к борьбе. Лао Цзе прекрасно сформулировал это: “Если нет желаний и нет воли - повсюду мир”.

Несмотря на часто (может быть, слишком часто) цитируемые предсмертные слова Йосефа Трумпельдора - “Хорошо умереть за Родину!” - вы, вероятно, согласитесь со мной, что нет ничего хорошего в том, чтобы умереть за свою Родину, свой народ, свои религиозные убеждения, или за что бы то ни было. Это ужасная участь, и я ее никому не пожелаю. Но я пожелаю каждому, кто все еще не отбросил с отвращением этот текст, чтобы у вас было что-то, настолько вам дорогое, что вы были бы готовы умереть за это, если, Боже сохрани, в том будет необходимость. Джон поет: “Нет ничего, за что можно убить или умереть”. А я говорю вам: если так, то нет и ничего, для чего стоит жить.

Однако, пришла пора поговорить о вопросе, который мы оставили неразрешенным в одной из предыдущих глав. Речь идет о загадке мотивов раби Акивы, который, казалось бы, противоречит сам себе, когда превозносит принцип “Возлюби ближнего своего, как самого себя”, и одновременно по другому поводу выносит решение (в случае с забытой фляжкой), что если нужно выбирать между своей жизнью и жизнью ближнего - своя рубашка ближе к телу, следует сохранить свою жизнь. Я попытался показать, что как и каждый образованный еврей, раби Акива был воспитан на идее избирательной любви, и поэтому его решение было закономерно. Но мы еще не говорили о противоречии между таким его решением и библейской заповедью, которую он ставит превыше всего. Настало время сделать это.

Однажды, года полтора назад я сидел в ресторанчике, читал книгу и жевал йеменскую лепешку. В семь часов мой покой был потревожен очередным выпуском новостей. После рутинного сообщения о том, что вертолет некой видной персоны из соседнего государства проболтался пару часов на границе израильского воздушного пространства и чуть не рухнул в море из-за того, что Министерство Обороны и Министерство Иностранных Дел поспорили, кто из них должен дать ему въездную визу - диктор печальным голосом сообщил, что час назад двести тридцать человек погибли при авиакатастрофе в Индонезии.

“Ужасно”, думаю я, обмакивая сочный кусок моей лепешки в тарелку с хумусом и засовывая его в широко открытый рот, “Ну просто кошмар…” - и я тщательно пережевываю еще кусочек цыпленка в пикантном соусе”, “Мммм… Очень вкусно!”

Тут я оборвал себя. Я в самом деле злился на себя за то, что не мог достаточно и действительно сочувствовать всем этим двумстам тридцати индонезийским жертвам и их несчастным родственникам, по крайней мере, хотя бы настолько, чтобы это испортило мне аппетит хотя бы на пять секунд. Тогда я произвел эксперимент. Я взял только что услышанное сообщение и изменил в нем пару слов:

Двести тридцать израильских солдат

погибли при авиационной катастрофе в Негеве.

Боже мой, какая боль. Я как будто получил удар под ложечку. У меня перехватило дыхание. Так вот это ощущение! По крайней мере я о еде больше думать не могу - напротив, поднимается тошнота. Теперь у меня есть хотя бы какое-то представление о том, что чувствуют семьи тех несчастных погибших индонезийцев, когда получают это страшное известие о том, что все счастье исчезло из их жизни как по мановению руки - и навсегда. Господи Ты, Боже мой…

Вы можете мне не верить, но тогда я ушел из ресторана, так и не доев свою порцию. Да понимаю я, понимаю - мой минутный аскетизм совершенно не помог этим индонезийским семьям. Я не об этом. Позвольте мне привести еще один пример.

Несколько лет назад я ехал в Нью-Йоркской подземке. Когда поезд был примерно под 66 улицей, в вагон вошел безногий. Он шел на руках и держал в зубах ведро. Он не произносил речей, не пытался разжалобить пассажиров, но я готов поспорить на что угодно, что еще до конца вагона у него в ведре набралось не меньше пятидесяти долларов. Люди подают милостыню по разным причинам. Но я могу сказать, что подвигло меня вытащить бумажник, а не мелочь. Это не было “альтруизмом”, по крайней мере в моем понимании этого туманного термина. Все было гораздо проще, гораздо сильнее. При виде этого человека я инстинктивно подумал (как, наверное, и многие другие пассажиры того поезда): “Господи, а если бы я был на его месте? Если бы это был мой отец, мой брат, мой сын?”

Предпочитающая любовь - это самый сильный род любви из всех существующих, единственный род любви, который может подвигнуть на конкретные поступки. Только посредством этой любви - особой любви, которую мы испытываем к самым близким нам людям - мы можем научиться хотя бы в слабой степени любить других, более далеких от нас, людей. Эмпатия или реальное сочувствие, побуждающее к действиям, достигается только через процесс, который с необходимостью включает погружение в любовь к самому себе, затем в любовь к семье, к друзьям, к общине, к народу… и так далее. Только путем эмоционального сравнения с этими сильными и глубокими связями, мы можем совершить как бы “гиперпространственный перенос любви”, перенос чувств, которые мы испытываем к самым близким нам людям прямо на далеких или чужих людей, которые иначе никоим образом не могут претендовать на такое теплое отношение с нашей стороны (Как царю Приаму в конце концов удалось смягчить сердце Ахиллеса и получить тело своего сына Гектора для достойных героя похорон? “Вспомни своего отца” - умоляет правитель Трои безжалостного сына Пелея - и только этот аргумент достигает цели).

Если ты не любишь “своихбольше, чем кого угодно, а как-то ухитряешься чувствовать одинаковую симпатию ко всем - тогда ты никоим образом не можешь узнать, что такое настоящая любовь (Есть известное высказывание одного даосского мудреца: “Он отстранен от всего, поэтому он привязан ко всем одинаково”. Поменяйте его части местами и посмотрите, что получится). Если же ты не имеешь представления, что такое настоящая любовь, то твои шансы научиться любить индонезийцев, французов, пакистанцев, палестинцев, твои шансы научиться сочувствовать далеким от тебя, или чужим тебе людям (находящимся или по ту сторону государственной границы или по ту сторону баррикад в борьбе культур) - весьма невелики.

И таким образом, мы подходим к толкованию раби Акивы на стих “Возлюби ближнего своего, как самого себя” (как я его понимаю). С его точки зрения, эти слова не означают “возлюби ближнего с той же силой, с которой ты любишь себя” - раби Акива не верит в такую искусственную любовь, как мы видели это в истории с фляжкой воды. Он понимает этот текст иначе: “Возлюби ближнего своего тем же способом, которым ты любишь себя”. То есть: используй свои чувства по отношению к самому себе для руководства своими чувствами по отношению к ближнему. Ты никогда не будешь любить его с той же силой, как себя - ты и не должен любить его с той же силой, но ты можешь научиться любить его хоть как-нибудь лишь при помощи той глубочайшей и сильнейшей любви, которую ты испытываешь к себе и к “своим”. На этот процесс, а не на что-либо другое, указывает Тора, когда снова и снова (больше двадцати раз в разных версиях) заклинает нас: “Любите и вы пришельца; ибо сами были пришельцами в земле Египетской” (Второзаконие 10: 19).

Мир, где царит избирательная любовь, мир отдельных социально-культурных и политических общностей, вовсе не должен быть миром вечной ненависти и нескончаемой войны (Как там у Исайи: “не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать”). Может быть, это, наоборот, единственный способ, доступный человеческому роду, у которого есть хоть какой-то шанс привести к настоящей всеобщей эмпатии и терпимости.

 

 

Продолжение