И вот как это было:

Около трех лет назад, совершая краткое паломничество на свою доисторическую Родину - Соединенные Штаты, я уступил настояниям моих друзей детства с западного американского побережья и полетел через континент, чтобы встретиться с ними. Так одним прекрасным утром я оказался в каком-то баре в международном аэропорту Лос-Анжелеса, склоненный над шоколадно-ванильным милк-шейком в ожидании машины, которая отвезет меня в город. Краем глаза я безучастно наблюдал за оживленной деятельностью небольшой, но упорной группы пионеров Харе Кришна. Те, применяя “жесткий прессинг по всему полю”, рассыпались по главному залу аэропорта. Эти погруженные в свои мантры адепты свами Чье-Имя-Я-Никогда-Не-Смогу-Произнести - одетые, как и положено, в униформу своей секты - сновали туда-сюда по проходу, как шарики в пинг-понге, лихорадочно предлагая для продажи древние индийские священные книги тем немногим проезжающим, которые не игнорировали и не отталкивали их и не плевались при их приближении. В этом зрелище, конечно, не было ничего нового для меня, ветерана многих дальних перелетов.

Я допил милк-шейк, поднялся со стула и поспешно направил свои стопы к выходу. Но, видно ноги мои уже были не те, что прежде, так как спустя несколько секунд я услышал настигающие меня мягкие шаги обутых в мокасины ног. Голос молодой женщины вежливо предложил:

Я застыл на месте. Я узнал этот акцент. Я узнал бы его где угодно. Сердце мое остановилось. Я поставил свой чемодан и обернулся. Она была прекрасна в своем алом сари, увешанная позвякивающими браслетами и ожерельями. Вероятно, прежде у нее были каштановые волосы, если судить по щетине, пробивающейся на макушке. Глаза ее были зеленые, кошачьи, их выгодно подчеркивал мазок горчицы, искусно посаженный прямо между ними. В одной руке она держала небольшой барабанчик, а другую протянула ко мне, с милой улыбкой предлагая авангардистскую версию Упанишад. Мы стояли посреди огромного, кишащего людьми зала и несколько секунд глазели друг на друга. Когда я заметил, что она собирается повторить свою рекламу книги, я поспешил опередить ее и на своем блестящем иврите спросил: “Ме-эйфо ат?”².

“Ме-Рамат а-Шарон”³, ответила она. Как мило и естественно прозвучало ее раскатистое картавое “ррр” жительницы окрестностей Тель-Авива! Она, видимо, пришла в восторг от редкой возможности изложить свой символ веры на родном языке, и ее не остановило клеймо страдания, которое, без сомнения, отпечаталось на моем лице. Со все возрастающим возбуждением моя новая собеседница вывалила на меня целую серию лозунгов о достоинствах “Сознания Кришны”, которое помогает вам видеть… созерцать… воплощать… наполнять… достичь глубин… сдернуть покровы… разрушить стены… раствориться… смешаться… соединиться… стать единым…

Я и не думал слушать все это (все эти слова я знаю уже наизусть: я много времени провожу в аэропортах, а кроме того, раньше на досуге вытаскивал людей из таких сект). “Эйх корим лах?” - прервал я ее, все еще пытаясь переварить создавшуюся ситуацию (“Как тебя зовут?”).

“Шира” - ответила она, но к моим анкетным данным любопытства не проявила. Тем временем, двое ее товарищей по оружию из агитбригады, атаковавшей аэропорт, также бритоголовые и одетые по уставу своего ордена, направились к нам, совершенно ошалевшие от редчайшего явления, раз в сто лет такое бывает - кто-то в самом деле остановился поговорить! Их носы вытянулись при запахе “свежатинки”. И что же оказалось - чудо из чудес: вся эта тусовка - из Рамат а-Шарон. Приятно познакомиться: Офер (“Ахалан!”⁴) и Дорон (“Ма иньяним!”⁵).

Мы стояли и болтали, как старые приятели, как добрые израильтяне обменивающиеся армейскими историями, кто где служил, и кому больше досталось. Как выяснилось, Шира была лейтенантом, я отдал ей честь, и она захихикала. Дорон был фельдшером, совсем как я, и мы договариваемся встретиться и угостить друг друга холодным лимонадом внутривенно и рассказываем старую шутку о том, что первое, на что мы смотрим у женщины - это вены. Я вспоминаю тот киоск на улице Герцля в Рамат а-Шарон, где делают самые большие и вкусные фалафели в стране, а они все качают головами и облизываются от воспоминаний - почти как собаки Павлова - конечно, они знают, какое именно место я имел в виду! (Я, правда, никогда не был в Рамат а-Шарон, но разве есть город в Израиле, где нет улицы Герцля, и каждый житель каждого городка от Метулы до Эйлата уверен, что самые большие и вкусные фалафели делают в том самом киоске, который находится недалеко от его дома).

Так вот мы стояли и беседовали о том о сем, я и трое израильтян-кришнаитов, болтали на прекрасном, недавно воскресшем языке еврейских пророков и царей, и вдруг меня прорвало: “Что же вы здесь делаете, черт возьми?!” В своей ярости я слегка сбиваюсь с того шутливого приятного тона, в котором велась беседа до сих пор. “Вы же евреи! Вы же израильтяне, черт побери! Что вы делаете здесь, в этом месте, перед самой субботой, в этих одеждах, зачем вы распеваете эти слова, продаете эти книги?!” В тот благочестивый период моей жизни я каждую субботу выходил в синагоге к кафедре читать Тору, а для постоянной практики всегда носил с собой Пятикнижие. Сам удивляясь собственной крутости, я закинул руку за спину, выхватил из рюкзака свое Пятикнижие - так, без сомнения, Робин Гуд выхватывал стрелу из колчана - и потряс Книгой Книг перед их глазами (бабах!!). “Эта книга не ваша” - кричал я им, показывая на адаптированную роскошную Бхагавад Гиту, которую Офер прижимал к груди и укачивал, как молодая мать укачивает младенца. “Вот” - и я шлепнул по переплету своей потрепанной Библии так, что эхо разнеслось по всему залу - “вот ваша Книга!”

Они посмотрели на меня с грустью, с искренним сочувствием в глазах, как смотрят на человека, у которого врачи нашли неизлечимую болезнь. “Нет. Нет. Ты совершенно не понимаешь” - прозвенел голосок Ширы, и это было сказано тоном, который можно было счесть успокаивающим, если бы в нем не звучали покровительственные нотки. “Это же не соревнование. Мы не превозносим одну книгу над другими, или одну религию над другой, Боже упаси! Мы не отдаем предпочтения какой-либо культуре, или классу, или этнической группе! Это только создало бы иерархию среди людей. Это значило бы воздвигнуть иллюзорные преграды между людьми, преграды, из-за которых так много крови и слез было пролито на протяжении истории, из-за которых человечество не достигло своей цели и не выполнило своего истинного предназначения, не пришло к внутреннему миру - и к миру на земле. И ты, и я, и все эти люди в аэропорту, и любое существо, живущее в самом глухом уголке земного шара - все это части великого и прекрасного Единства, все мы - братья и сестры, мы все связаны одной цепью из неразрывных звеньев - только не осознаем этого. “Харе Кришна” для того и существует, чтобы распространять это знание”.

Ну вот, приехали! Вот что получается, если смешать ультралевую молодую израильтянку из хорошей семьи с изрядной порцией древней санскритской мистики и добавить пару книжек о тайнах восточных цивилизаций. Я попытался представить себе Ширу, говорящую о патриотизме и воинском долге перед строем новобранцев вверенного ей взвода. Надо думать, это было неслабое зрелище.

“Посмотри вокруг, хабиби⁶”, вступил в беседу Дорон, как будто это у них уже было отрепетировано. “Мир сжимается с головокружительной быстротой, становится меньше с каждым прожитым днем. Расстояния между разными культурами сокращаются повсюду, куда ни посмотри, стираются границы между обществами и народами, как будто тысячи Берлинских стен обрушиваются каждый день. Это - прогресс, мир развивается, движется в будущее, к единству, к терпимости и взаимопониманию, он отдаляется от мелочных и давно устаревших разногласий, которые веками восстанавливали нас друг против друга. Как сказано Пресвятым Господом (и тут, взволнованный до глубины души тем, что разговор с кем бы то ни было дошел до такой стадии, что можно процитировать Писание, он раскрыл на заложенной странице богато разукрашенную Ригведу, отпечатанную крупным, как в букваре, шрифтом и с благоговением в голосе прочел подчеркнутые красным фломастером строки): “Да будут все сердца единым сердцем, и все разумы станут единым разумом, чтобы духом единства вы смогли бы излечить болезни разобщенного человечества”.

“Раскрой свои глаза!”, продолжил он свою вдохновенную проповедь, а его порозовевшие щеки все больше разгорались румянцем восточной религиозной страсти. “Эти слова сбываются в точности! Мы сегодня строим новый мир для всего человечества, а ты - застыл, дружище, ты со своей изоляцией и эгоизмом - в плену у прошлого, ты порабощен устаревшими теориями, с которыми ты упрямо отказываешься расстаться. Но Всевышний Господь Шри Кришна может помочь тебе распрощаться с ними, освободиться, стать по-настоящему свободным. Если ты только сконцентрируешься и будешь повторять за мной…”

Интересно, по-английски они столь же красноречивы? Вот ведь повезло встретить трех самых острых на язык и самых страстных проповедников всего ашрама (То, что они сами не прочли книги, которые они с таким энтузиазмом предлагают, и что их вариант “Вишнуистской философии” сильно отличается от оригинального, было ясно, как день. Ну и что же? Они описывали свою картину мира, а именно это и было мне по-настоящему интересно).

“Да, друг мой, ты цепляешься за доктрину, время которой давно прошло - опасную доктрину”. Это уже Офер, огромный парень, этакий дядя Степа, при виде которого нельзя было не пожалеть об его утрате для баскетбольной команды “Маккаби Тель-Авив”. Это чувство даже затмило скорбь о его утрате для всего еврейского народа. Он давно избавился от всез признаков своего израильского происхождения, и выдавали его только сандалии “Нимрод” и вот этот мерзкий всем знакомый жест, который может значить только “Рега⁷, рега” и лишь в нашем уголке Ближнего Востока. На этот жест я и нарвался, когда попытался вставить словечко, чтобы доказать свою невиновность.

“Ты же просто-напросто фашист”, провозгласил он, четко выговаривая и даже растягивая каждый слог, как будто объявляя мне смертный приговор. Вот и все. Никаких больше мистических высот - все эти йога и карма, и Кришна, и свами Как-Его-Там-Звали разбежались кто куда, исчезли без следа. Кришнаит сбросил свою овечью шкуру и передо мной стоял стопроцентный израильский левак во всей своей красе.

(“Ага!” - слышу я ваши возгласы, “да ведь этот автор - ультраправый!” Наверно, стоит уже сейчас поведать, что на последних выборах я голосовал за Барака и “зеленых”; что я активный член движения “Четырех матерей”, много лет выступаю за односторонний выход Израиля из Ливана; и что с пятнадцатилетнего возраста я при каждом удобном случае публично защищаю создание Палестинского государства на территориях.

“Ага!” - тогда восклицаете вы, “Значит, автор - ультралевый!” Ну, хватит, господа и дамы. Пожалуйста. Я не могу представить себе ничего более незатейливого и неинтеллигентного, чем записаться в какой-угодно лагерь, идти путем определенной идеологии, где шаг вправо-шаг влево считается побегом. Конвой открывает огонь без предупреждения. Не думайте в категориях “право-лево”, господа, думайте свободно. Старайтесь судить о каждом аргументе, каждой теории, каждом политическом направлении, каждом сочинении (в том числе и об этом, которое вы держите в руках) независимо, смело и открыто. Предложение принято? Тогда двинемся дальше.)

Жилы на шее Офера вздулись: “То, что ты проповедуешь - это расовая исключительность, элитаризм, дискриминация, апартеид… это ле-у-ма-нут”, заключил он, используя термин для шовинистического национализма, в отличие от либерального национального сознания, “леумиют” (вряд ли, правда, ему этот термин понравился бы больше первого).

“Почему люди должны применять к себе эти твои архаичные, расистские мерки?!”, продолжил он сотрясать воздух своим громовым голосом. “И как ты осмеливаешься судить других по своим реакционным и искусственным критериям? Мы должны судить и оценивать людей по их индивидуальному характеру, а не по их национальной или религиозной принадлежности! Ты полон предрассудков! Чем одна кровь хуже другой? Что, из-за того, что я родился евреем, а вон тот человек у телефонной будки - нет, ты будешь относиться ко мне иначе, чем к нему? А может быть он - праведник! Может быть он - самый честный и благородный человек во всем Лос-Анжелесе! Может быть он сейчас звонит в благотворительную организацию, чтобы пожертвовать миллион долларов!” (Я бросил взгляд на того человека. Он-то, без сомнения, был евреем, и судя по его кислому лицу и нервным движениям рук, говорил он со своим биржевым маклером). “И из-за того, что мне выпала “удача” родиться от еврейской матери, а ему нет, из-за того, что от меня отрезали кусок через неделю после появления на свет, а ему нет, из-за всего этого ты предпочтешь меня ему?! Ты будешь любить меня больше, чем его?! Но это отвратительно! Это просто болезнь!”

Я был рад, что он закончил свою тираду. Теперь мне не нужно будет до хруста выворачивать шею, поднимая очи к небу. Вероятно, он спорил со своими собственными наклонностями и страстями, а вовсе не со мной - тем более, что мне еще не удалось сказать почти ничего. Но все равно, Шира поспешила обхватить его за бедра (до плеч ей было не дотянуться даже на цыпочках) и отвести его в сторону. Таким способом меня не приблизишь к сознанию Кришны. Человек-Гора втянул в себя половину всего воздуха в зале ожидания и на одном дыхании выплюнул три мантры (подобно тому, как в синагоге выстреливают на одном дыхании имена десяти сыновей Амана на Пурим). А затем он возвратился к нам, освеженный, с улыбкой на устах, в полной боевой готовности к новым идеологическим победам.

Шира положила руку мне на плечо (мое плечо находится вполне в пределах досягаемости), и вкрадчивым мягким голосом прошептала мне на ухо: “Ты все еще не понимаешь? Все, что его Божественная Милость свами Пра-та-та-та хочет сказать - это что мы должны стараться изо всех духовных сил любить всех людей одинаково. И это сущность того, чему учат эти книги, которые мы распространяем, и, в конце-то концов, не это ли главный смысл той книги, книги, которую ты держишь в руках?” (она указала на Библию).

Я застыл в полном отчаянии. Что я мог на это ответить - в те секунды, которые у нас оставались - чтобы хотя бы поцарапать эту мощную и хорошо укрепленную стену. Я испустил длинный усталый вздох. “Когда вы последний раз читали эту книгу?” было самым лучшим из того, что мне пришло в голову в тот момент, когда я стоял, затравленно озираясь в поисках поддержки, которой неоткуда было взяться.

“Нет, смысл этой книги не в том ”.

Пришла моя машина. Тут между нами произошла классическая сцена прощания, в ходе которой, помимо других неожиданностей, Дорон пожал мне руку и шепнул на ухо: “Шабат шалом, ахи!⁸”; и святая троица с тель-авивских пляжей удалилась в поисках более легкой добычи. Я не знаю, что стало с моими тремя брахманами с полу-промытыми, но еще неплохо работающими мозгами - удалось ли им подняться на ступень совершенной святости, или же они отпали от веры, свернули с пути истинного и теперь применяют свой незаурядный коммерческий талант, продавая дешевые магнитофоны на Олимпийском Бульваре. Как бы там ни было, я надеюсь однажды снова их повстречать. А теперь, на оставшихся страницах, я изложу то, что не успел сказать им тогда.