МАХАНАИМ - еврейский культурно-религиозный центр

К оглавлению

Э. Бормашенко

Иврит, искусственный интеллект и критерий объективности.

Использование изобретения или полезной модели без разрешения правообладателя представляет собой грубое нарушение интеллектуальных прав и влечёт за собой весьма жёсткие санкции.
Читайте дальше - патентная экспертиза изобретения и полезной модели

Даже новичку, делающему самые первые шаги в иврите известно, что в основе грамматики святого языка лежит представление о трехбуквенном корне. “Трехсогласный корень является как бы костяком глагольной формы, неся основную семантическую нагрузку, а гласные, приставки и суффиксы – обрамлением, уточняющим смысл и передающим такие категории, как род, число, лицо, время, вид, залог” (М. Носоновский “Светоч Глаза” - альтернативная грамматика иврита”).

Все это хорошо известные, прописные истины; но подлинная неожиданность поджидает того, кто даст себе труд дочитать цитируемую статью Михаила Носоновского до конца. Оказывается, до одиннадцатого века евреи не догадывались ни о существовании трехсогласного корня ни о существовании “биньянов”. “Еврейские языковеды Х1 века, блестящие владевшие языком, не видели биньяны”, эти категории были открыты еврейско-испанским лингвистом Йегудой Хаюджем.

Сообщение Михаила Носоновского поразило мое воображение: ни мудрецы времен Мишны, ни мудрецы периода Талмуда, ни даже Гаоны не имели представления о подлинной структуре иврита, и это при том, что к одиннадцатому веку евреями была накоплена гигантская гуманитарная культура, в основе которой лежало непрерывное, отточенное и отшлифованное поколениями размышление над текстами, как же получилось, что ни трехбуквенный корень, ни биньяны не были открыты много ранее?

Напрашивается и более общий вопрос: а что именно открыл Йегуда Хаюдж? Являются ли биньяны элементом языковой реальности, существуют ли они объективно, или выделяя биньяны и трехсогласный корень, мы всего лишь отдаем дань нашей привычке к упорядочению словесной реальности? Ведь упорядочивать слова можно и по-иному, Михаил Носоновский приводит примеры альтернативных грамматик иврита, в которых трехбуквенный корень остается невостребованным.

Караимские лингвисты, например, разработали альтернативную грамматику иврита. “В основе классификации глагола у караимских грамматистов лежало понятие мнемонического знака “симана”, позволяющего связать огласовку формы прошедшего времени, и огласовку формы повелительного наклонения”. И, по-видимому, их грамматика вполне удовлетворительно описывала структуру иврита. Более того, многие крупные современные лингвисты не признают существования трехбуквенного корня.

Размышления над грамматикой привело нас к специфически философскому вопрошанию: мы открываем истину (различив биньяны в реально существующем языке) или выдумываем ее (переупорядочив слова так, чтобы были видны биньяны)? И какой смысл мы вкладываем в слово “объективно”?

Постановка вопроса о реальном (или на-думанном) существовании трехбуквенного корня и биньянов уходит своими корнями в бездонное философское прошлое, в ней легко узнается средневековый спор о природе универсалий (по-простому: общих понятий, таких как род или вид). Тогда схоласты разделились на две непримиримые группы: реалистов и номиналистов. Реалисты верили в существовании универсалий, независимое от функционирования нашего сознания. В некотором смысле универсалии были для них более реальны чем единичные вещи, подобный способ мыслить восходит к Платону, и отдает на версту крайним мистицизмом. Ярлык “реализм”, прилепленный невесть отчего к интеллектуальной школе, в которой обобщенная, “небесная” кошка более реальна чем живая, сидящая напротив меня мурка, попросту сбивает с толку. Философский реалист убежден в том, что познаются не единичные вещи а их идеальные образы, и для него объективное существование биньянов было бы несомненно.

Номиналисты (виднейшим из которых был славный Уильям Оккам) уверены прямо в обратном: “познаются вещи а не формы, порожденные умом; формы эти являются не тем, что познается, а тем, при помощи чего вещи познаются… Объясняя человеческое познание, Оккам никогда не допускает, что универсалии суть вещи. Взляды Сократа сходны с воззрениями Платона, заявляет он, но не потому что, существует третья вещь, называемая сходством”. (Б. Рассел “История Западной философии”). Оккам, разумеется, не счел бы существование “биньянов” реальным, но сказал бы, что распределив глаголы по “биньянам”, нам просто удобно изучать язык, и если подобное распределение продуктивно, то так тому и быть, а если ему сыщется более удобная грамматическая альтернатива, так и она хороша.

Нельзя сказать, что спор между реалистами и номиналистами в современной философии исчерпан (ключевые проблемы философии вообще отличаются живучестью и выносливостью, ничто их не берет). Я надеюсь, читатель не ждет, что ему предложат сейчас ителлектуальный трюк, который положит конец столь почтенной дискуссии. Моя претензия куда скромнее: предложена будет легкая коррекция угла зрения, думается, что представление об объективности универсалий приобрело сегодня некий новый и очень неожиданный оттенок. И оттенок этот придал понятию об объективности компьютер.

***

Для дальнейшего рассмотрения нам понадобится сформулировать некоторое утверждение, занимающее центральное место в теории искусственного интеллекта и называемое тезисом Черча-Тьюринга:

Предложим, что существует метод, которым разумное существо может разделить числа на два класса. Предположим также, что этот метод приводит к ответу за конечный отрезок времени. Если этот метод может быть сообщен одним разумным существом другому разумному существу, то в таком случае существует некая компьютерная программа, которая будет давать точно такое же разбиение, как и разумное существо.

Я сформулировал тезис Черча-Тьюринга в несколько “разгруженном” от математической терминологии виде, желающиx ознакомиться с этим странным утверждением поподробнее (а он того стоит) я отсылаю к книге Дагласа Хофштадтера “Гедель, Эшер, Бах”. Я не хочу сейчас вдаваться и в дискуссию о статусе Черча-Тьюринга, и обсуждать, может ли он быть получен из иных первых принципов, или же он представляет собою обобщение эмпирического материала. Для нас важно то, что данное утверждение безупречно описывает имеющуюся и уже вполне развитую компьютерную реальность, вспухающую на наших глазах с изумительной скоростью. В общем, пока что серьезных аргументов, ставящих под сомнение тезис Черча-Тьюринга нет. Какое отношение все это имеет к ивриту, его трехбуквенному корню и биньянам? Самое прямое.

Заставим компьютер заняться классификацией ивритских слов. Если утверждение Черча-Тьюринга верно (в конце концов каждой букве можно сопоставить число), то резонно предположить что компьютер, озадаченный подобной миссией переупорядочит их так, что трехбуквенный корень будет выявлен. Компьютер быстро заметит, что существуют слова, содержащие повторяющиеся в определенном порядке буквы, и тем самым доберется если не до вывода сформулированного Йегудой Хаюджем, то до такой классификации слов из-под которой будет просвечивать корень. Более того, компьютер, скореее всего выявит и альтернативные грамматики: караимскую и все прочие. Если мы верим в то, что компьютер, более объективен, чем человек, ибо он не связан ни с каким индивидуальным сознанием, то мы приходим к выводу об объективном существовании грамматики Йегуды Хаюджа. Впрочем, и существование караимской грамматики оказывается не менее объективным. Все это, разумеется, верно, если под объективным мы договоримся понимать существование независимое от индивидуального сознания.

И тогда получается, что спор реалистов с номиналистами приобретает некую новую окраску: для объективного компьютерного мозга нет разницы между существованием слов и грамматических, категорий, биньяны для него по крайней мере так же реальны как и сами слова.

***

“… павловские собаки в клинике, звери в зоопарке и в лесу, пейзажи и радиоприемники, автомобили и женщины ведут себя и выглядят по разному, в зависимости от того, кто, когда и с каким намерением их наблюдает”.

А. Воронель “Теологические корни научного поиска”.

Напрашивающееся подобному ходу мысли возражение выглядит так: в конце концов компьютер порожден человеческим разумом, так чего ж от него хотеть? Он так или иначе воспроизводит человеческую логику, и чего от него ждать, как не человеческой же классификации символов и знаков. Так что вышеизложенное суесловие попросту тривиально и никакой ясности в проблему универсалий не вносит. Все это верно, но все же между мозгами компьютерными и человеческими есть существенное различие.

Различие это состоит в том, что машина может не делать наблюдений, в то время как для человека это невозможно. Не всякий компьютер ненаблюдателен, но для компьютера абсолютная ненаблюдательность возможна, а для человека нет. А ведь именно наша наблюдательность и влечет то, что мы называем необъективностью.

Слово “объективность” нагружено многими смыслами. Среди них непоследнее значение имеет изъятость исследователя из наблюдаемой им картины. Объективный наблюдатель – незаинтересован в происходящем, он лишь равнодушно фиксирует видимое, будучи абсолютно ненаблюдателен и не привнося в описание ничего личного.

Идея изъятости наблюдателя – нетривиальна. Как заметил Воронель она вопиюще противоречит нашему повседневному опыту: на той улице, где женщина, проходя, отметит парикмахерскую, лавку и прачечную, мужчина выделит пивную и будку “лото”. Представление об объективном и незаинтересованном исследователе – продукт интеллектуальной деятельности греков. Платон прекрасно понимал, что обеспечить существование такого наблюдателя непросто, и выдумал идеи, то есть такие объекты, которые любому уму представляются одинаковыми. Отсюда и страсть Платона к геометрии. По мнению Платона рассуждая о кругах и треугольниках, все, незаинтересованно и объективно, представляют себе одно и тоже.

Вера в существование подобного наблюдателя приводит к несколько видоизмененной формулировке тезиса Черча-Тьюринга, гласящей: на некотором уровне все математики изоморфны друг другу, называемой еще гипотезой Харди. Еще не зная ничего о существовании тезиса Черча-Тьюринга я сформулировал в “Законе Тождества” утверждение, которое кажется мне эквивалентным гипотезе Харди: все математики понимают под словами “да” и “нет” одно и то же. Как ни странно моя формулировка быть может имеет большее значение именно для теории искусственного интеллекта, ибо мыследеятельность компьютера и сводится к непрерывному выбору между “да” и “нет”, и быть может именно потому компьютерное мышление изоморфно мышлению идеального математика.

Идея изъятости наблюдателя – необычайно богата и плодотворна, до сих пор многие крупные ученые, такие как Юваль Нееман уверены в том, что непревзойденным идеалом любой науки служит геометрия Эвклида. Эту уверенность должна была поколебать квантовая механика, включившая наблюдателя в общую картину происходящего, и более, того постулирующая его неотделимость от этой картины. Вслед за квантовой механикой и постмодернизм интегрировал наблюдателя в культурную игру, но чары Платона пока еще не рассеялись в мире науки.

Появление компьютера еще чуть сдвинуло угол зрения, теперь в нашем распоряжении есть абсолютно ненаблюдательный, незаинтересованный и объективный сторонний наблюдатель. Пример ивритской грамматики, который я привел быть не может не слишком показателен, ибо слова и их порядок все же представляют собою плод разумной деятельности, как сказал бы Оккам: они, суть, термины второй интенции. Но сегодня после появления дигитальной обработки изображений компьютер может столь же равнодушно взирать и на самое реальность, преобразуя ее в набор чисел.

Сейчас научные журналы переполнены статьями, посвященными компьютерному моделированию. Не вседа ясно, как относиться к получаемым результатам, и дело не только в том, что подчас их невозможно проверить, но и в серьезных гносеологических проблемах, связанных с применением искусственных мозгов. Объективны ли получаемые компьютером результаты? Я попытался показать, что появление компьютера изменило сам смысл слова “объективность”.

***

Представление об объективном наблюдателе оказалось плодотворным, не только для развития специфически научного знания. По мнению Бертрана Рассела идея “изъятости” породила и то, что мы сегодня привычно именуем культурой. Для того, чтобы культура стала осознаваемой нужно выйти из нее, перейти во внешнюю по отношению к ней позицию, занять положение постороннего (такое явление как ирония, неотделимо от внешнего, отстраненного взгляда на вещи). (Г. Соколик “Об элите и единстве”, Еврейский Самиздат, 7, 1975).

Приняв все это во внимание, мы поймем отчего до Х1 века еврейские ученые не открыли биньянов. Х1 век был эпохой интенсивного знакомства евреев с греческой культурой. Можно спорить о том, узнали ли евреи о Платоне и Аристотеле от арабов, или наоборот мы научили арабов греческой мудрости. Это неважно. Важно то, что в это время Платон и Аристотель были в центре внимания интеллектуалов, и идеал объективного и незаинтересованного исследующего ума проникал в еврейскую мысль. Евреи начали смотреть на себя со стороны, и объективный (в смысле Черча-Тьюринга и Харди) разум немедля разгдядел и трехбуквенный корень и биньяны.

Но вот что уж совсем поразительно: тот кто знаком со средневековым ивритом знает, что более поздние классические комментаторы писали так, как если бы трехбуквенный корень и биньяны реально существовали, скрупулезно следя за грамматикой. Идеальные грамматические и морфологические конструкты творили (и сотворили) языковую реальность. Вот и ответь на вопрос: существуют на самом деле биньяны или нет?