Лея Гинзбург

Друг

Эдуард заметил ее не сразу. Он был погружен в собственные мысли. Довольно приятные мысли: сегодня его похвалил тренер по баскетболу, сказал, что Эдуард (заметьте, не Эдик, не какой-то там Эдичка, или, того хуже, Эдюня), а ЭДУАРД, делает фантастические успехи. ФАНТАСТИЧЕСКИЕ! После тренировки к нему подошел Стас и пожал руку… молча, пожал. Но когда такой парень, как Стас, встает с места и жмет твою руку, никаких слов и не нужно.

Они подружились не сразу. Эдик (тогда еще просто Эдик) мечтал о таком друге с тех пор, как Стас появился в школе. Он был старше на год, а когда тебе пятнадцать, этот год имеет очень даже большое значение. Все хотели дружить со Стасом — высокий, улыбчивый, модно одетый, всегда при деньгах, отец — то ли дипломат, то ли консул. Стас умел привлечь общее внимание, взять «верный тон». Перед ним и учителя, порой, заискивали.

Правда, у Эдика уже был друг. Очень близкий друг. Они дружили с тех пор, как Эдик себя стал помнить не только по рассказам родителей и родственников, а сам. Просто начал понимать, кто он, сколько ему лет, что происходит за порогом дома. Ему было года четыре, когда мама с папой, бабушкой и дедушкой переехали в новую квартиру. Однажды, Эдик играл во дворе и потерял мяч. Мяч был совсем новый, синий с красными полосками. Где Эдик этот мяч потерял — непонятно, он обыскал все уголки во дворе, все ямы и канавы, но мяча так и не нашел… Пришел домой усталый, заплаканный, и лег спать. Не прошло и часа, как соседский мальчик Гарик, так звали этого пацаненка с черными глазами и разбитыми коленками, принес ему мяч. Он позвонил и стоял, тесно прислонившись к двери, а когда бабушка открыла дверь, Гарик чуть не ввалился в квартиру. Они потом долго вспоминали эту первую встречу, смеялись, смакуя детали. С тех пор они не разлучались — один детский сад, одна школа, один класс и одна парта на двоих. Им даже говорить не нужно было, один начинал мысль, а другой ее заканчивал. Телепатия! У Эдика были мама с папой и даже бабушка с дедушкой, а у Гарика только мама. Именно эта мама и стояла сейчас в коридоре, явно кого-то поджидая.

— Только бы не меня! Только не меня, — судорожно сглотнул Эдик. В коридоре стояли ребята, то ли закончившие тренироваться, то ли ожидавшие вечернюю тренировку…, — не хватало еще, чтобы она испортила мне весь день, назвав при всех «Эдичкой»! Гарик на тренировки не ходил, значит, его ждать она не могла. И вообще, они с Гариком перестали быть прежними друзьями, или даже совсем перестали быть друзьями?! Стас — вот кто его настоящий друг. А Гарик? Так, приятель. Дружба с Гариком казалась ему детским воспоминанием, и думать Эдику об этом сейчас не хотелось. Он, было, замедлил шаг перед поворотом и попытался тихонько подкрасться к двери, но мама Гарика уже шла к нему навстречу.

— Эдик! Эдичка, здравствуй, дорогой! Я тебя давно уже жду. Мне сказали, что тренировка должна закончиться в семь, сейчас уже полвосьмого… ты как, как поживаешь, как родители?

Эдик злился. Ему не хотелось строить из себя вежливого мальчика, который, говоря со взрослыми, кисло улыбается, подбирая выражения. Он уже не мальчик. И зовут его не «Эдичкой», а Эдуардом! Ему хотелось нагрубить этой немолодой женщине, имя которой Эдик или забыл, или никогда не знал. «Мама Гарика» не имела собственного имени, возраста, индивидуальности. Что ей, вообще, от него надо?!

— Эдик! — «Мама Гарика» замялась на несколько секунд и оказалось, что у нее краснеют щеки, точно как у сына, — Эдик, мне нужно с тобой поговорить. — Она вскинула на Эдика черные «гариковы» глаза, — это серьезный разговор, и мне не хотелось бы начинать его здесь. Пойдем, посидим в кафе-мороженом за углом?

Эдика передернуло. — Этого еще не хватало! В кафе-мороженое ходила всякая малышня. Он представил себе, как над ним потом будут издеваться одноклассники, еще и Стас узнает. Нет, ни за что!

— Знаете, — Эдик говорил сквозь зубы, — извините, забыл Ваше имя-отчество, — мне совсем не хочется идти в кафе, помимо этого, я тороплюсь. Если у Вас что-то срочное — говорите, я слушаю. — Он хотел добавить, что если речь идет о Гарике, каких-нибудь там плохих отметках или поведении, он — Эдуард — ничем помочь не может, они с Гариком давно уже перестали быть друзьями, но не сказал, это было бы слишком по-детски, а Эдику не хотелось казаться ребенком.

— Ну что ж, — «мама Гарика» покорно моргнула, — не беда, можно и здесь поговорить. А зовут меня Мариной, — она добавила медленно, — Ильиничной. Отца Гарика тоже звали Ильей.

— Сейчас «ударится» в воспоминания, — подумал лениво Эдик, — что это на нее нашло? Ладно, мне-то что? Лишь бы говорила негромко и недолго.

«Мама Гарика» (Эдик предпочитал величать ее именно так) словно прочитала его мысли. Она очень тихо сказала:

— Я тебя не задержу, постараюсь не задержать… Дело в том, что я давно уже больна, и давно уже догадывалась, что это за болезнь, но диагноз мне поставили только сегодня, — она снова вскинула черные глаза, помедлила, — жить мне осталось несколько месяцев, от силы полгода… так врачи говорят. Стадия, которая лечению не подлежит… можно, конечно, сделать операцию, но вряд ли это спасет мне жизнь. То есть, точно не спасет, лишь добавит мучений и хлопот. Не хочу умирать в больнице…

Сейчас только Эдик заметил, как она похудела. Нет, неправильно, не похудела, он не мог сравнивать, он вообще впервые обратил на нее внимание, заметил какая она худая, изможденное лицо, только глаза черные-черные, и темные круги под глазами…

Такие дела, — «мама Гарика» говорила будничным тоном, словно рассказывала о пустяках, — мне нужна твоя помощь, Эдик!

— Чем я могу Вам помочь? — Эдик вдруг понял, что голос его срывается, что беда, которая вдруг свалилась на голову этой женщины и ее сына — его друга, постепенно заполняет собой все пространство, что даже дышать от этой беды стало тяжело и больно.

— Эдик, — Марина начала говорить медленней, — понимаешь, Гарик ничего не знает. Я не хочу ему говорить, и тебя прошу этого не делать. Через неделю начнутся экзамены, он должен их хорошо сдать, ему не на кого рассчитывать. В институт придется поступать самому, и еще многое придется делать самому… У меня к тебе только одна просьба: поддержи его, подбодри! Будет падать — подставь плечо. Этого никто, кроме друга, не может сделать. А друзей, кроме тебя — у него нет. У нас вообще никого из близких не осталось — только моя троюродная сестра. Я уже попросила ее приехать, с документами помочь, с квартирой, чтобы не пропала. Она немолодая женщина, обед приготовить еще сможет, а вот прибрать, постирать, в магазин сбегать — это теперь Гарик сам должен будет делать. Трудно ему будет. Не потому трудно, что я его неженкой воспитала, нет, ты знаешь, он парень самостоятельный. Трудно будет осознать, что он остался совсем ОДИН! Мы ведь очень привязаны друг к другу… воспитывала я его одна, так получилось. Я и сама без матери выросла, знаю, как это тяжко. Ты уж его поддержи… Вот, в общем, и все! Извини, если задержала. — Марина Ильинична посмотрела на Эдика вопросительно, дождалась, чтобы тот кивнул, а потом тихонько ушла…

Эдик как будто замерз — руки и ноги не слушались, в голове стучало — у Гарика беда. Беда. Потерять единственного близкого человека. Эдик даже не знал, с чем можно сравнить такую беду? Гарик останется совсем один. Его, Эдика друг, будет несчастным и потерянным. Что можно сделать, как помочь? Что может сделать он — Эдик, для своего НАСТОЯЩЕГО друга?

Оказывается, быть настоящим другом совсем непросто. Для этого недостаточно пожать руку в минуту подъема и триумфа, нужно еще суметь «приготовить плечо»! Порой нужно перестать думать только о себе, научиться сопереживать, возможно, даже плакать вместе, затем стиснуть зубы, обнять друга, и подставить плечо.

А это под силу только настоящему, близкому другу…


К содержанию рассказов Леи Гинзбург